Шукшин "Солнце, старик и девушка" "На кладбище"

"Солнце, старик и девушка" Старик Девушка "На кладбище" Старушка Автор

В одно знойное лето на берег реки Катуни стал выходить старик из соседней деревни. Он садился всегда на одно место – у коряги – и смотрел на солнце. Сидел неподвижно, положив на колени сухие руки в ужасных морщинах и устремив вдаль тусклые глаза.

Однажды с ним поздоровался молодой голос. Девушка-художница из города шла мимо, увидела живописного старца и попросила разрешения порисовать его портрет. Старик вначале растерялся, но усмехнулся и позволил. Он как-то странно глядел вдаль, потом сказал: «Солнце-то какое большое! А в воду у берега как крови подбавили». Всё вокруг действительно выглядело очень красиво.

К вечеру солнце зашло. По долине пополз прохладный туман. «Хорошо!» – сказал старик. Вечерело, и они с девушкой разошлись, чтобы завтра встретиться для рисования снова.

На следующий день художница разговорилась со стариком. Он рассказал, что ему уже 80 лет. Работал плотником. Четырёх сыновей убило на войне. Двое осталось. С одним из этих двоих, Степаном, он сейчас живёт в деревне. О гибели четверых сыновей старик рассказывал с какой-то спокойной умиротворённостью, которая сильно удивила девушку.

Солнце опять садилось за Алтай. «Ненастье завтра будет, – сказал старик. – Ломает меня всего. Не знаю, приду ли завтра». Вынув из кармана подобранный где-то красивый камешек, девушка спросила у старика, как он называется. Старик подставил ладонь, не поворачиваясь. Он наощупь определил, что девушка дала ему кремень, и стал описывать другие камешки разной расцветки, встречающиеся в этих местах. А девушку вдруг поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой.

На другой день он не пришёл на берег. Вспоминая, как задумчиво и искренне старик восхищался солнцем, девушка всё старалась угадать, зрячий он или нет. Он не пришёл и на третий день, и на четвёртый. Художница пошла в деревню: попытаться разыскать его.

Она нашла дом старика. Во дворе мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке сосновую доску. Художница поинтересовалась, здесь ли живёт дедушка. «Жил, – сказал мужик. – Вот гроб ему делаю. Он умер».

Девушка приоткрыла рот. Она спросила, слепой ли был старик. Мужик ответил, что да – был слепой уже лет десять…

Отойдя от дома, девушка прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко дедушку. Было жалко, что, не окончив портрета, она никак не сумела рассказать о нем. Но этот случай приоткрыл перед ней смысл и тайну человеческой жизни. Сама того не заметив, девушка стала намного взрослей.

"На кладбище" В начале рассказа мальчик описывает погоду.Далее он говорит о том как он любит подумать на кладбище.

В один такой день когда автор сидел на кладбище к нему подошла бабушка и говорит:

-моя могилка.

Далее она рассказывает о своем сыне который похоронен в этой могилке. как оказалось ему было 24 года когда его похоронили.

— Двадцать четыре годочка всего и пожил, — сказала старушка покорно. Еще помолчала. — Только жить начинать, а он вот… завалился туда… А тут, как хошь, так и живи, — она опять поплакала, опять вытерла слезы и вздохнула. И повернулась ко мне. — Неладно живете, молодые, ох неладно, — сказала она вдруг, глядя на меня ясными умытыми глазами. — Вот расскажу тебе одну историю, а ты уж как знаешь: хошь верь, хошь не верь. А все — послушай да подумай, раз уж ты думать любишь. Никуда не торописся?

— Нет.

— Вот тут у нас, на Мочишшах… Ты здешный ли?

— Нет.

— А-а. У нас тут, на окраинке, место зовут — Мочишши, там военный городок, военные стоят. А там тоже есть кладбище, но оно старое, там теперь не хоронют. Раньше хоронили. И вот стоял один солдат на посту… А дело ночное, темное. Ну, стоит и стоит, его дело такое. Только вдруг слышит, кто-то на кладбище плачет. По голосу — женщина плачет. Да так горько плачет, так жалко. Ну, он мог там, видно, позвонить куда-то, однако звонить он не стал, а подождал другого, кто его сменяет-то, другого солдата. Ну-ка, говорит, послушай: может, мне кажется? Тот послушал — плачет. Ну, тогда пошел тот, который сменился-то, разбудил командира. Так и так, мол, плачет какая-то женщина на кладбище. Командир сам пришел на пост, сам послушал: плачет. То затихнет, а то опять примется плакать. Тогда командир пошел в казарму, разбудил солдат и говорит: так, мол, и так, на кладбище плачет какая-то женщина, надо узнать, в чем дело — чего она там плачет. На кладбище давно никого не хоронют, подозрительно, мол… Кто хочет? Один выискался: пойду, говорит. Дали ему оружию, на случай чего, и он пошел. Приходит он на кладбище, плач затих… А темень, глаз коли. Он спрашивает: есть тут кто-нибудь живой? Ему откликнулись из темноты: есть, мол. Подходит женщина… Он ее, солдат-то, фонариком было осветил — хотел разглядеть получше. А она говорит: убери фонарик-то, убери. И оружию, говорит, зря с собой взял. Солдатик оробел… «Ты плакала-то?» — «Я плакала». «А чего ты плачешь?» — «А об вас, говорит, плачу, об молодом поколении. Я есть земная божья мать и плачу об вашей непутевой жизни. Мне жалко вас. Вот иди и скажи так, как я тебе сказала». «Да я же комсомолец! — это солдатик-то ей. — Кто же мне поверит, что я тебя видел? Да и я-то, — говорит, — не верю тебе». А она вот так вот прикоснулась к ему, — и старушка легонько коснулась ладошкой моей спины, — и говорит: «Пове-ерите». И — пропала, нету ее. Солдатик вернулся к своим и рассказывает, как было дело — кого он видал. Там его, знамо дело, обсмеяли. Как же!.. — старушка сказала последние слова с горечью. И помолчала обиженно. И еще сказала тихо и горестно: — Как же не обсмеют! Об-смею-ут. Вот. А когда солдатик зашел в казарму-то — на свет-то, — на гимнастерке-то образ божьей матери. Вот такой вот, — старушка показала свою ладонь, ладошку. — Да такой ясный, такой ясный!.. Мальчику хоелось услышать еще одну историю бабушки. А она как прочитав его мысли стала рассказывать. — А другой у меня сын, Минька, тот с женами закружился, кобель такой: меняет их без конца. Я говорю: да чего ты их меняешь-то, Минька? Чего ты все выгадываешь-то? Все они нонче одинаковые, меняй ты их, не меняй. Шило на мыло менять? Сошелся тут с одной, ребеночка нажили… Ну, думаю, будут жить. Нет, опять не ложилось. Опять, говорит, не в те ворота заехал. Ах ты, господи-то! Беда прямо. Ну, пожил один сколько-то, подвернулась образованная, лаборанка, увезла его к черту на рога, в Фергану какую-то. Пишут мне оттудова: «Приезжай, дорогая мамочка, погостить к нам». Старушка так умело и смешно передразнивала этих молодых в Фергане, что я невольно засмеялся, и, спохватившись, что мы на кладбище, прихлопнул смех ладошкой. Но старушку, кажется, даже воодушевил мой смех. Она с большей охотой продолжала рассказывать. — Ну, я и разлысила лоб-то — поехала. Приехала, погостила… Дура старая, так мне и надо — поперлась!

— Плохо приняли, что ли?

— Да сперва вроде ничего… Ведь я же не так поехала-то, я же деньжонок с собой повезла. Вот дура-то старая, ну не дура ли?! Ну и пока деньжонки-то были, она ласковая была, потом деньжонки-то кончились, она: «Мамаша, кто же так оладьи пекет!» — «Как кто? — говорю. — Все так пекут. А чего не так-то?». Дак она набралась совести и давай меня учить, как оладушки пекчи. Ты, говорит, масла побольше в сковородку-то, масла. Да сколько же тебе, матушка, тада масла-то надо? Полкило на день? И потом, они же черные будут, когда масла-то много, не пышные, какие же это оладьи. Ну, и взялись друг дружку учить. Я ей слово, она мне — пять. Иди их переговори, молодых-то: черта с рогами замучают своими убеждениями, прости, господи, не к месту помянула рогатого. Где же мне набраться таких убеждениев? А мужа не кормит! Придет, бедный, нахватается чего попади, и все. А то и вовсе: я, говорит, в столовку забежал. Ах ты, думаю, образованная! Вертихвостки вы, а не образованные, — старушка помолчала и еще добавила с сердцем: — Прокломации! Только подолом трясти умеют. Как же это так-то? — повернулась она ко мне. — Вот и знают много, и вроде и понимают все на свете, а жить не умеют. А?

— Да где они там знают много! — сказал я тоже со злостью. — Там насчет знаний-то… конь не валялся.

— Да вон по сколь годов учатся!

— Ну и что? Как учатся, так и знают. Для знаний, что ли, учатся-то?

— Ну да, в колхозе-то неохота работать, — согласилась старушка. — Господи, господи… Вот жизнь пошла! Лишь ба день урвать, а там хоть трава не расти.

Мы долго молчали. Старушка ушла в свои думы, они пригнули ее ниже к земле, спина сделалась совсем покатой; она не шевелилась, только голова все покачивалась и покачивалась.

Опять где-то звякнул колокол. Старушка подняла голову, посмотрела в дальний конец кладбища, где стояла в деревьях маленькая заброшенная церковка, сказала негромко:

— Сорванцы.

Так и закончили свой разговор они. Старушка встала и пошла в сторону колокольни, где и баловались ребята.

рассказы очень интересные

09.07.2015